Утром 19 апреля из Москвы вылетела целая эскадрилья под командой генерала Грачева. Летели только в светлое время суток с посадками в Омске, Якутске, Уэлене. Погода была неважной, сильно болтало. Пересекли Берингов пролив и попали во вчерашний день, что крайне озаботило бухгалтера делегации, которому пришлось вновь выплачивать незапланированные суточные. Утешили тем, что сэкономит на обратном пути. Далее — через Аляску с ночевкой в Анкоридже и через Канаду.

В субботу 21 апреля советские войска вышли на окраины немецкой столицы. А в Вашингтоне Гарри Трумэн получил известие: «Мистер Молотов прилетит этим вечером и будет ночевать в Грейт Фоллс, штат Монтана. Время вылета завтра утром еще не определено, но уже ясно, что, если погода позволит, он доберется до Вашингтона в воскресенье вечером… Немедленно после прибытия мистера Молотова ему нужно сообщить, когда Вы его ждете»[760]. Трумэн был во многом случайным президентом. Рузвельт сделал его своим напарником на выборах 1944 года, чтобы нейтрализовать критику со стороны правых демократов за излишний либерализм. Трумэн представлял ту часть американского истеблишмента, которая изначально скептически относилась к СССР и уж точно не видела его союзником или другом в послевоенном мире.

Встреча состоялась 22 апреля в Блэр-хаусе в 8.30 вечера. После обмена любезностями Трумэн быстро перевел разговор на польскую тему, указав на ее большое значение для американского общественного мнения. «Молотов выразил свое понимание проблемы, но утверждал, что этот вопрос еще более важен для Советского Союза. Польша, сказал он, находится далеко от Соединенных Штатов, но граничит с Советским Союзом»[761]. За ужином, о чем Трумэн в мемуарах не написал, президент предложил тост за Сталина и изъявил желание с ним встретиться, на что Молотов в ответном тосте сказал:

— Советское правительство будет радо видеть Вас в Москве, и чем скорее, тем лучше. Ваша встреча с маршалом Сталиным имела бы очень большое значение[762].

Первая встреча не предвещала больших проблем. После нее Молотов и Стеттиниус отправились на переговоры в Госдепартамент, где к ним присоединился Иден. Некоторые авторитетные авторы уверенно датируют начало холодной войны — 23 апреля 1945 года. В этот день в 17.30 начались новые переговоры Молотова с Трумэном, который сразу выразил недовольство тем, что накануне обсуждение в Госдепе польского вопроса не принесло результата. «Молотов сказал, что маршал Сталин в его послании от 7 апреля изложил свои взгляды на соглашение, а от себя лично добавил, что не видит оснований, почему, если трем правительствам удалось прийти к соглашению по вопросу по составу югославского правительства, ту же формулу нельзя применить в случае с Польшей». Трумэн, как написано в его мемуарах, заявил, что дальнейший прогресс в отношениях возможен только на основе соблюдения достигнутых соглашений, а не принципов улицы с односторонним движением.

«— Со мной еще никто так не разговаривал! — сказал Молотов.

Я ему ответил:

— Выполняйте свои договоренности, и с Вами не будут так разговаривать»[763].

Вот только ни в советской, ни в американской записи беседы этого знаменитого обмена колкостями нет. Джеффри Робертс приходит к выводу: «Похоже, что в мемуарах Трумэна, написанных на пике холодной войны, изображение этой встречи было только драматическим приемом, призванным подчеркнуть жесткость, которую он проявлял при общении с Советами. И, уж конечно, Молотова — человека, не терявшего самообладания, когда перед ним закатывал истерические спектакли Гитлер, невозможно было вывести из себя несколькими резкими словами Трумэна»[764].

Молотов подтверждал, что действительно никто из глав государств не говорил с ним более хамским тоном. Резкость Трумэна подметил и Громыко: «Президент проявлял какую-то петушиную драчливость»[765]. В тот день Молотов сказал бывшему послу Дэвису, что при Рузвельте в Москве были убеждены в признании и уважении их интересов Соединенными Штатами. Теперь же такой уверенности не было. Даже Гарриман заметил, что Трумэн был «слишком резок» в разговоре с Молотовым[766].

Вечером польскую тему продолжили Стеттиниус и Иден — без особого успеха. Но большая часть их вечерней встречи была посвящена вопросам Организации Объединенных Наций. Молотов хотел прежде всего удостовериться, что Украина и Белоруссия, которые так и не получили приглашения на конференцию, станут странами-организаторами ООН. Стеттиниус и Иден подтвердили готовность поддержать эти решения, но не ручались за остальные делегации. На самом деле здесь был очевидный элемент лукавства. Расстановка сил на конференции была хорошо известна. Англо-американцы плотно контролировали как минимум 31 голос: два собственных, пять — британских доминионов, шесть западноевропейских стран — Франции, Нидерландов, Бельгии, Люксембурга, Дании, Норвегии, а также 18 латиноамериканских государств, входивших в Межамериканский союз обороны со штаб-квартирой в Вашингтоне. СССР, если повезет, мог рассчитывать на голоса Чехословакии и Югославии.

В полдесятого к трем министрам присоединился четвертый — впервые Молотов встретился с главой китайского МИДа Сун Цзывэнем. Договорились по составу Руководящего и Исполнительного комитетов, структуре комиссий и комитетов ООН. Не вызвал больших споров вопрос об официальных языках конференции: русский, английский, испанский, французский, китайский. Возникли непредвиденные сложности. Стеттиниус заявил, что будут трудности с печатанием материалов на русском и китайском. Молотов со смехом ответил:

— Я и не знал, что мне надо было везти из Советского Союза бумагу и шрифт[767].

Ближе к полуночи — в посольство, описать очень непростой день переговоров для Сталина. И в аэропорт, откуда Молотов и Громыко вылетели в Сан-Франциско.

Атмосфера там заметно отличалась от вашингтонской. «Молотов был в отличном настроении, — зафиксировал Бромадж. — Шарм и климат тихоокеанского города имели к этому отношение, а люди были в дружественном, если не в праздничном настроении. Слухи были самые смелые: разгружают корабли с водкой и икрой, достаточно взойти на Телеграфный холм, чтобы их увидеть. Толпы осаждали аэропорт, где некоторое разочарование вызвала скромная одежда советских делегатов, но Молотов, одетый в лучший черный костюм, был встречен овацией. Его поселили в отеле “Сент Франсис” в центре города.

Когда он приехал, фанаты осадили его машину, требуя автографов, которые он раздавал с улыбкой, несмотря на очевидные возражения собственной охраны. Его проход через фойе сопровождался аплодисментами»[768].

Конференция Объединенных Наций пышно открылась 25 апреля в 16.30 в Опера-хаусе Сан-Франциско. В зале были установлены флаги 46 государств-учредителей. Десятки прожекторов освещали модернистский зал со стенами из стали и бархата. Делегаты разместились в обтянутых красным плюшем креслах партера, амфитеатр и галереи облепили пресса (событие освещали две тысячи журналистов) и зрители. Трумэн ограничился обращением к участникам заседания по радио из Вашингтона. Событие отметили большим фуршетом.

Утро 26 апреля было посвящено заседанию глав делегаций. Без